— Сестра Цапфа, мы сделали все возможное, чтобы соблюдать требования, которые вы нам задали, мы по минимуму использовали электронику в версии Трансмиссии, которую представили вам, но факт остается фактом, что без некоторого количества ввода цифровых данных-

В глубине её нутра у шестерёнок не попал зуб на зуб, и на мгновение она потеряла контроль. Недолго думая, она ударила его по лицу, ощутив, как обожгла её ладонь грубая текстура его "кожи".

— Не смейте произносить это слово в доме Божьем!

На какое-то время воцарилась тишина, лишь машины гудели вдалеке. Затем Чейз начал вставать. Нет, не вставать. Он рос. Он нависал. Он разваливался и рассыпался на части, столбы пыли поднимались в воздух, сливаясь в нечто плотное, его лицо выворачивалось внутрь себя, пока не превратилось в чёрную яму, в глубине которой содрогались в спазматической боли сломанные механизмы. Голос Чейза… нет, голос Фабрики зазвучал, полный копоти и сточных вод… не Плоти, нет, чего-то гораздо менее понятного… звук часов, разбиваемых молотком снова и снова, и снова, и снова…

— Цапфа. Вы были бы не прочь прочесть сейчас Фабрике лекцию о ваших маленьких электронных еретиках. Не утруждайте себя, Фабрика знает вашу историю. Вы хотели бы, чтобы Фабрика отказалась от ввода данных. Вам такой поток информации видится неестественным. Немеханическиим. Непристойным. Вы станете утверждать, что транзистор, реле, интегрированная цепь глумятся над Божьей волей. Вы станете утверждать, что электричество убеждает человека, будто он может делать то, что доступно только Богу. Ваш Бог — это чертёж. Ваш Бог говорит: "Дети мои, ступайте и стройте мой образ".

Над ними со скрипом и стоном ржавели на глазах сдвоенные сферы регулятора, и маленькие зелёные хлопья осыпались с них в расширяющуюся пасть Фабрики. Цапфа сидела парализованная, задыхаясь от дыма индустриальной гнили, изливавшегося из собеседника с каждым его прерывистым, тяжёлым вздохом.

— Фабрика не ставит под сомнение существование вашего Бога. Но вы ошибаетесь, считая, что Фабрике есть до этого дело. Ваш Бог встроен в диаграммы и графики, ячейки таблиц и стандартизированные высокоточные часовые механизмы, и каждая шестерня его прилажена в назначенном месте, и каждый болт затянут так, как предписано. У Фабрики же нет Бога. Фабрика строит. Фабрика разгрызает и разжёвывает, переваривает и выделяет, и то, что она выделяет — это будущее. Знайте это, Цапфа. Знайте это…

Стены обрушились, расплавляясь, открывая чёрный, смолисто-липкий пейзаж, подобный удалённому раковому лёгкому, и две древние разрушенные башни посреди него — одну из латуни и дыма, вторую — из полупрозрачного пластика и светящихся огней. Две разрушенные башни, павшие и разбросанные по липкой черноте планеты, были технологиями, колеблющимися и сочащимися; машинами, порождавшими машины, которые пожирали их и создавали новые, — бесцельная раковая опухоль мастерства…

— Ваша жалкая Церковь Часовых Ортодоксов умрёт от старости, Цапфа. Как и Церковь Максвеллизма. Вы схлестнётесь с ними, и время от времени одна сторона будет одерживать победу над другой, но обе они выживут. И всё это время опухоль мозга Человечества, — Фабрика, — будет ждать. И когда ваш последний паровой котёл остынет и замрёт, и когда откажет их последний волоконно-оптический кабель, — Фабрика всё ещё будет здесь. Мы — рак мастерства. Мы — рак творения. И что есть рак, если не Плоть?

Эти слова разили Цапфу в самое её естество, словно свайный молот, и их удары отдавались слабой рябью триумфа. Это была правда, да. Механизмы её горла заело. В панике она вцепилась в свою шею, чувствуя, как жирный блеск отравы, покрывшей её шестерёнки, заставляет их скользить и сбиваться. Фабрика не имела лица — но улыбалась.

— И что самое забавное, что когда это произойдёт… когда победит Фабрика (а это, поверьте, произойдёт), ваша Церковь будет умирать, зная, что она первой это начала. Ваши враги никогда не просили Фабрику о помощи. А вы — просили. И этот факт будет метастазами разъедать сами ваши души — вечно.

И вдруг вокруг них снова появился 25b. Чейз спокойно сидел напротив неё в луже своей собственной грязи. Он свернул свой чертёж и засунул его обратно в карман.

— Итак, Сестра Цапфа, если обсуждать нечего, я пойду. Хорошего дня.